Это было ужасно! Ее отец справил нужду мне на спину

Вошел я в возраст, когда вопрос непорочности начал занимать меня все больше и больше. Но вот с кем от нее избавиться, я не знал и очень от этого страдал.
Верка в нашей деревне личность была известная. Пышнотелая деваха лет двадцати семи, она не отказывала ни парням, ни женатикам. Женщины, чьи мужья побывали в ее объятиях, драли ее за волосы, били стекла в доме. Сидор, Веркин отец, учил дочь по-своему: брал вожжи и порол, но любвеобильной Верке все было нипочем.
Она сама подошла ко мне и прошептала на ухо: "Пойдем погуляем". Вот оно, началось, подумал я, покраснев до корней волос, и послушно пошел за ней. Подошли мы к ее дому. "А где отец-то?" - на всякий случай спросил я. "Да спит он, с мужиками сегодня пиво варили, напробовались, до утра не подымется", - махнула Верка рукой. Во дворе у плетня со стороны улицы стояла скирда ржаной соломы. Верка отодвинула ворох, закрывавший лаз между скирдой и плетнем, и приказала: "Лезь!" Внутри оказалось уютное гнездышко, и по укатанной соломе было видно, что занимались здесь любовью не однажды. Всем распоряжалась она, а я только трясся от возбуждения и страха. "А прелюдия будет?" - пробормотал я. "Ты и без нее членом землю пашешь, - возразила Верка, заваливая меня на себя. - Теперь двигайся туда-сюда, не лежи поленом". Не успел я собраться с духом и сделать хотя бы пару движений, как вдруг раздался громкий скрип дверных петель. Верка подо мной вздрогнула, я сильнее прижался к ней, поднял голову и сквозь щели плетня увидел, как ее отец, крякая и матерясь, трусит наискосок через двор к нашему убежищу. "Выследил, старый черт..." - ругнулась Верка. "...Хребет переломает..." - пронеслось у меня в голове. Я было дернулся бежать, но Верка крепко обхватила меня ногами, сильной рукой прижала голову к своей груди. "Замри, а то плохо будет", - выдохнула она.
Сначала я даже не понял, что происходит. Горячая струя ударила мне в затылок и побежала по телу, проникая под рубашку, в брючины и дальше в сапоги.
Сомнений не было: Сидор справлял малую нужду. Обида за сломанный кайф и унижение душили меня, я проклинал Верку, ее отца, себя, стожок, который так приглянулся этому козлу. Верке было еще хуже, я-то хоть вниз лицом лежал... А Сидор лил и лил, как будто внутри у него была бездонная бочка. Наконец наш мучитель закончил свое дело и побрел обратно в дом. О том, чтобы продолжать любовь, не было и речи. Я кое-как натянул приспущенные штаны и, даже не попрощавшись с Веркой, дал стрекача.
С Веркой мы так больше и не сошлись. Встретившись, отворачивались друг от друга и расходились в разные стороны. Так я и остался до самой женитьбы полумужиком, полумальчиком.

Василий, Кострома