Изменив мужу, забеременела несмотря на диагноз - бесплодие. Решится ли на аборт?

НЕВИДИМАЯ МИЗАНСЦЕНА
Едва слышный голос за стеной казался знакомым — и глуховатый баритон, и манера говорить. Слов Вера разобрать не могла, да и не хотела. Зачем ей чужие проблемы? Можно, конечно, повернуться лицом к соседкам, но общаться не хотелось. А ведь придется, если увидят, что она не спит. Так Вера и лежала, уткнувшись в стену, в полузабытьи, а голос не умолкал. Убеждал, настаивал — мягко, почти ласково, но так, что сомнений не оставалось — сделать дОлжно так, как он говорит. Женщина, которой адресовался спич, молчала. Ни словечка, ни шороха, ни всхлипа. Что-то до боли знакомое почудилось Вере в этой невидимой мизансцене, из ее собственной далекой жизни.
Когда мужчина замолчал и хлопнула входная дверь, Вера накинула халат и вышла в тамбур, соединяющий две больничные палаты в блок с туалетом и душем. Она не сразу разглядела женщину, лежащую на кровати прямо напротив открытой двери. Маленькая, бледная, потерявшаяся в казенном белье. Она тихонечко плакала. Так плачут наказанные или обманутые дети, когда не хотят, чтобы их услышали взрослые
— Я могу вам помочь? — Вера подошла к кровати. Большие синие глаза. Застывшие в них слезы делали глаза еще больше, еще синее. В них не было ни горя, ни боли — пустота. От этой пустоты Вере стало страшно.
— Он не хочет ребенка, — всхлипнула девушка. — Говорит, делай аборт. Значит, он на мне не женится. И от жены не уйдет…
— А вы? Вы хотите ребенка? — Вера почувствовала, как растворяется в ней жалость к этой девочке.
— Не знаю… — синеглазая опять всхлипнула и громко высморкалась в бумажный платок. — Я замуж за него хочу. Очень. Хочу его фамилию носить — Званцева… Красиво, правда?
— А зовут его как? — Все Верино существо напряглось, словно приготовилось к прыжку.
— Евгений, то есть «благородный». Это же как песня — Евгений Званцев.
Вере и в самом деле хотелось наброситься на нее, оттаскать за волосы, надавать пощечин, чтобы опомнилась, чтобы знала — так нельзя. Еле сдержалась.
— Ну, «Санта-Барбара», блин, — пробурчала себе под нос, а ей, этой маленькой глупой пиявке, бросила ледяным тоном: — Вы его любите?
— Конечно, люблю. Красивый, с деньгами, да еще …
Вера ее уже не слышала.

КАРТИНКИ ИЗ ТАЙНИКА
Горячий душ казался спасением. Тугие струи долбили по голове, слабея и остывая, падали на плечи, спину. «Ничего, только ночь, и конец этой пошлой мелодраме, — успокаивала себя Вера. — Даже не почувствую боли, как в прошлый раз. Наркоз, потом палата, лед на животе. К вечеру все пройдет».
После душа и вправду стало легче, но сна не было. Она все вспомнила, сразу, будто в кино, поплыли перед глазами картинки, о которых она давно забыла. Оказывается, нет, не забыла. Они затаились в ее памяти, в самом укромном уголке, куда Вера определила их усилием воли, и ждали своего часа.
…Вот их с Женькой знакомство. Он красив, как римский бог, все девчонки на курсе от него без ума. Но зачем будущему юристу такая красота? Бандиток соблазнять, чтобы шли с повинной? Однажды на вечеринке она таким манером посмеялась над Женькой, он не обиделся и к девушке присмотрелся. На втором курсе, осенью, на картошке, они первый раз поцеловались.
…А вот их первая ночь, за месяц до свадьбы, когда подали заявление в загс. Счастье навалилось на нее с такой силой, что было трудно дышать. Боялась закрыть глаза — вдруг откроет, а Женьки нет. Просто он ей приснился, пригрезился, намечтался до полного ощущения реальности? Но он был, рядом. Живой, нетерпеливый. Она в тот раз не поняла, в чем прелесть секса. Зато поняла, до головокружения, в чем прелесть абсолютной близости любимого тела. Другое понимание придет позже, и его острота, его повелевающая сила, когда за секунду восторга не жалко жизни, подчинит ее Женькиной воле.
…Ей нездоровилось, начинался токсикоз, Вера сказала мужу, что беременна, — ждала радости, шампанского, благодарного целования рук. А он отвернулся и долго курил, глядя в окно. Потом сказал речь, первую в своей адвокатской карьере. Евгений Званцев защищал свое право на свободу от пеленок, бессонных ночей и прочих неудобств, которые развалят его планы — их с Верой благополучное, безбедное будущее. Говорил тихо, аргументировал убедительно, был настойчив в выводах, и она его оправдала. Это были его первая победа и ее первое поражение. Она сделала аборт, неудачно. Два месяца по больницам и приговор врачей — вторичное бесплодие.

МАСТЕР ОБОРОНЫ
Женька не расстроился, совсем. Он не любит и не хочет детей, так что теперь можно предаваться радостям плоти без резиновых посредников. Разве не удача? Он требовал от нее — тихим ласковым голосом, как умел только он, — признать, что ее бесплодие — это их удача. И она признала, проиграла второй раз. В тот день крошечный кусочек ее существа, заполненного до краев Женькой, откололся. И начал отдельную от ее благоразумия жизнь, с каждым годом обрастая все новыми осколками уходящего счастья, все очевиднее превращаясь в стену, растущую между ними.
Женька этого не замечал. Вы­игрывал одно дело за другим. Его мужское обаяние, помноженное на профессионализм, действовали на судей, большей частью женщин, безотказно. Клиенты — обычно паханы и деляги — платили щедро, носили его на руках. «Вот и пригодилась красота в юриспруденции, — ликовал Женька. — А ты, глупенькая, сомневалась…» И тащил Веру в спальню. Ему всегда хотелось секса после удачного процесса, хотелось почувствовать себя самцом-агрессором, а не только мастером обороны. Если приговор был не в пользу подзащитного, Вера должна была выслушивать его пламенные тирады — о беспомощности следователя, коварстве прокурора, бестолковости судьи.
— Но ведь он виновен, и ты это знаешь! И приговор справедлив! — Вера пыталась отстоять свое мнение.
— Ну и что? Дело не в справедливости. Это же схватка, поединок, и я хочу победы. Я имею на нее право. Или не так? — он крепко сжимал ее руку и смотрел прямо в глаза.
Она подчинялась, а стена росла. Только через десять лет совместной жизни Вера поняла, что муж ей изменяет. Не застала его с любовницей, не наткнулась на улики, просто почувствовала, что в его жизни есть другие женщины. Ненадолго, на вечерок, на месяц, но они появлялись, влюблялись в него, надеялись, наверное. Или даже пытались привязать ребенком, как эта дурочка из соседней палаты. Но он от Веры не уходил и даже поводов для ревности, открытых и очевидных, не давал. Странная это была жизнь, зыбкая, тревожная, как лесное болото, устойчивое на взгляд и предательское по сути. Она чувствовала, как трясина затягивает, и если не выпрыгнуть, не уцепиться за что-то настоящее, она погибнет.

ЭПИЗОД ПОД ЛУНОЙ
Вера очень хотела изменить мужу, но не получалось. Найти помощника труда бы не составило — в следственных органах, где она работала, недостатка в мужчинах не было. Молодых, сильных, всегда готовых услужить. Но не могла. Была привязана к своему Женьке уже и не любовью, не страстью, чем-то более сильным – всей своей жизнью. А потом... Командировка в южный город, начальник принимающей стороны — брутальный брюнет отменного телосложения. Перед отъездом Веры маленький сабантуй в охотничьем домике на берегу. Желтая луна в черном небе, звезды, шампанское… Она отпустила тормоза. Хорошо ей было с брюнетом или так себе, Вера не помнила. Проснулась и бегом к морю — поскорее смыть эту ночь. Хотела забыть эпизод под луной, и забыла бы, но через месяц поняла, что беременна. «Как такое могло случиться при вторичном бесплодии?» — спросила она врача. «Случается, особенно, когда женщина меняет партнера», — ответил врач и выписал по Вериной просьбе направление на аборт.
До рассвета оставалось несколько часов, когда за стеной послышался грохот каталки. Через полчаса каталка загромыхала опять.
— Как он хотел, выкидыш, — девочка брызнула на Веру зареванной синевой и уткнулась в подушку.
Вера вернулась в палату, оделась и пошла к выходу. Ее никто не остановил и ни о чем не спросил. Больница спала, готовясь к очередному тяжелому дню. Солнце лениво выползало из-под соседних домов. Вера улыбнулась: «Хорошо». Это была ее первая победа — над собой и над Женькой.