Сказ о том, как Ванька Пуговкин по бабам ходил

НИЧЕГО Я НЕ ХОЧУ!
Ваня Пуговкин устал от жизни. Да и жизнь от него устала и отказывалась ему нравиться. На что ни падал Ванин утомленный взгляд — всюду торчали одни неприкрытые недостатки. Березовые листья были отвратительно липкими, как ладошки возбужденной нимфетки. Его некогда любимая темно-синяя BMWушка казалась тупорылой и вонючей. Птицы гадили на капот, и Ване не было жалко ее глянцевого упругого тела. Старинный письменный стол, на котором они с женой не единожды любили друг друга, порывисто и нетерпеливо, теперь словно мстил хозяину за неуважение к своему интеллектуальному предназначению и сажал на Ванино пузо занозы. И жена виделась ему не с раскинутыми ногами на розовой с алыми маками простыне, а свернувшейся калачиком на убогой койке дома престарелых. Работа, голос начальника, даже вода из-под крана вызывали чувство брезгливости, переходящей в ненависть. Ваня ничего не хотел и ничему не радовался. Близкие стали замечать его обесцвеченный взгляд и принялись наперебой давать советы. Из всех выходов Пуговкин почему-то выбрал гипнотизера-целителя. Он и раньше-то не верил в мракобесие, а теперь, очевидно, хотел довести свою неприязнь к чудо­творцам до полного ожесточения.
В приемной было много народу. Все нервно шептались, уверяя друг друга в уникальных способностях мелкого лысоватого эскулапа, который периодически высовывался из кабинета и приглашал следующего. Он был отвратителен своей суетливостью и жуликоватым взглядом. Высовываясь, он пересчитывал посетителей, ощупывая их тщательно, вплоть до кошельков, в которых лежало его — целителя — будущее благоденствие.
Ваню гипнотизер принял стоя и пациенту на стул не указал.
— Говорите! — скомандовал он.
— Вам некогда? — неприязненно выдавил Пуговкин. — Может, я присяду?
— Потом, потом! — засуетился целитель. — Потом даже приляжете. Говорите!
Неожиданно для самого себя Ваня заговорил.
— Я ничего не хочу! — жалобно сказал он детским голосом. — Ни-че-го, понимаете?
— С женой спите? — неожиданно цинично поинтересовался гипнотизер.
— А какое, собственно, вам... Нет, конечно! Но дело не в жене! Я ничего не хочу! А хочу хотеть все! Понимаете? Все!
— Хотите хотеть — будете хотеть! — деловито успокоил хозяин кабинета. Он и в самом деле торопился: в прихожей опять брякнул звонок.
— Но я хочу очень хотеть! Все! Как в молодости! Больше, чем в молодости! Я хочу...
— А вот теперь прилягте, — уставился ему в глаза лысый. — Спа-а-ать хотите?
— Нет! — сказал Пуговкин. — И спать не хо-о-о...
Ваня вдруг протяжно зевнул и закрыл глаза.

КАК ЖЕНУ ЧУЖУЮ
Просыпаться Ване не хотелось — так ему было хорошо.
— Вставайте, голубчик! — услышал он приятный голос и все вспомнил. Добрый карий глаз целителя подмигнул ему. Ваня улыбнулся и подумал: «Бывают же такие симпатичные люди!»
Гипнотизер проводил его до двери и выпихнул в коридор. Ожидавшие своей очереди пациенты смотрели на него с надеждой — и Ваня им улыбнулся.
Улица ослепила Пуговкина мерцающими стежками грибного дождя, ликованием птиц, летней зеленью. Потом его внимание привлекли люди. Особенно девушки. Они были хороши все до единой, но шли мимо не останавливаясь. И Пуговкин почувствовал хотение, и хотение это вдруг начало приобретать непредсказуемые размеры. Он не просто провожал всех женщин взглядом, он мысленно раздевал каждую из них, бросая прямо на асфальт их юбочки, кофточки, трусики, лифчики... Потом он прижимал их податливые тела к своему, чувствуя волосатым торсом упругость грудей, гладил прохладные ягодицы, перебираясь пальцами все ближе к самому заветному... От сладостного удушья не спасала даже вечерняя прохлада, а девушки все шли и шли, не обращая на Ивана внимания.
От греха подальше Ваня свернул в ближайшую подворотню, где не было ничего, кроме скамейки и березы. Через несколько секунд Пуговкин с ужасом понял: он выбирает, что хочет больше — живое дерево или деревянное изделие? И береза, бешеная красавица, победила! Он обнял ее, поцеловав в вырезанное на коре сердечко. Тут он вспомнил слова Есенина: «Как жену чужую обнимал березку» и впервые понял, какой в них заложен великий смысл. Сейчас Ваня, как когда-то великий поэт, любил всех чужих жен без исключения. И тоже захотел обозначить свое открытие на прелестном розоватом стволе, но перочинного ножика у него не было, и он бросился домой. Там жена, там спасение — она не откажет. Симпатичная собака сидела во дворе, и Ваня сделал еще одно открытие: оказывается, он всю жизнь любил собак, кошек, птиц. И вообще весь мир, в котором водятся такие удивительные существа — женщины.

ЛЕТАЮЩАЯ УЛИТОЧКА
Два дня прошли как в угаре. Он с трудом расставался с женой, уходя на работу. А на работе обожал свой цех, где под звуки станков плавно передвигалась зефирно-розовая нормировщица Люда с подрагивающей при ходьбе грудью. Еще лучше Люда оказалась вне цеха, во время обеденного перерыва. В его машине, припаркованной на ближайшем пустыре под тополями, у нее подрагивало все: и щечки, и ручки выше локотков, и прочие сокровища. Ваня любил ее до умопомрачения, с таким размахом, что обеденный перерыв затянулся до полдника. Он тонул в ее холеном засасывающем теле, мечтая сделаться совсем крошечным и навсегда поселиться где-нибудь в его жарких глубинах. «Пу-у-уговкин!» — устало тянула утомленная сочная дева. А Ваня снова впивался в ее вытянутые пухлые перламутровые губки, хищно изгибаясь телом и каждым нервом готовясь к очередной атаке — то спереди, то с тыла. Люда была бесконечна и глубока, как озеро густой сметаны. Она принимала удары упруго и мягко гасила их в своем натренированном на любовь теле.
Наконец женщина выползла из авто, словно розово-перламутровая улитка, уже не помещающаяся в своем домике. Ваня успел еще провести напоследок рукой по ее бедрам, помять расслабленные выпуклости. Люда поправила на круглом плече прозрачную кофточку, взмахнула невесомым шарфиком и заявила, что до работы долетит сама. «Летающая улиточка!» — с восторгом подумал Ваня и радостно вспомнил, что дома его еще ждет супружеский долг. Он плюнул на остатки трудового дня, позвонил начальнику и газанул к родной пятиэтажке. Машина обнимала его упругим сиденьем и будоражила звуком двигателя — замечательная удобная машина с откидывающимися сиденьями, еще пахнувшими духами его нежной обволакивающей улиточки...

СПОКОЙСТВИЕ, ТОЛЬКО СПОКОЙСТВИЕ
Потом жизни уже не хватало на все. На все радости. Засыпая, он улыбался и чмокал губами. Сон он тоже полюбил, отдаваясь ему с чувством глубокого удовлетворения.
Спустя еще пару недель начались противоречия. Так, например, страсть к Людочке норовила побороть умопомрачение от официанток ресторана. Нежность же к тренерше по плаванию, куда он пришел как-то с Людой, крала у него золотые минуты с сексуальнейшей супругой. Как-никак — натуральная блондинка!
Ваня стал беспокойным и нервным. Он постоянно торопился, но все равно постоянно ощущал, что многое упускает. Его буквально разрывало на части. Начало покалывать сердце. Потом застучало в висках. Но он хотел... Он жил! Он восторгался. Лето обжигало солнцем и горячим счастьем.
На семейном совете, втайне от Вани, решено было что-то сделать. Нашли поблизости гипнотизера-целителя, того самого.
Лысый не удивился, увидев изможденного Пуговкина, который кинулся ему на шею и норовил облобызать в приливе благодарности.
— Прилягте! — строго сказал кудесник. — Спите!
Когда Пуговкин проснулся, за окном все еще было лето. Серенькое, прохладное. Тело ломило, во рту стоял неприятный привкус. Глаза в глаза перед ним маячил лысый человечек и почему-то махал рукой перед его носом.
— Хорош! — сказал Ваня. — Какой толк от ваших манипуляций!
Жена встретила его в приемной. На ее ресницах комками лежала тушь. Светлые волосы казались мышиными. Какое-то теплое воспоминание шевельнулось в душе Пуговкина, и он взял ее под руку. Они тихо спустились по лестнице и побрели под белесыми лучами заходящего солнца. На парковке их ждала грязноватая машина, и Ваня подумал: «Еще пару лет можно поездить. Все-таки когда-то она мне очень нравилась!»
Ему было спокойно, ничего особо не хотелось. И, главное, не хотелось хотеть...