Слишком нервическая особа

ВЫСШАЯ ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ
Все было как обычно. Лёка тихонько вошел в спальню и лег лицом к ней, на левый бок. Он всегда ходил тихо, почти неслышно, словно боялся топотом оскорбить свой изнеженный великой музыкой слух. И всегда ложился справа от нее, чтобы свободной правой рукой обнять ее плечи. Сначала обязательно плечи, никогда не касался груди — нельзя, говорил, это вульгарно — сразу ласкать грудь. Груди он касался потом, когда уже исцеловывал губы, шею, каждый пальчик. Когда она дрожала от нетерпения и шарила рукой под подушкой, чтобы достать заветную упаковку и надеть на него спасительный латекс, отделяющий ее от мучительно-острого, такого желанного соединения. Они договорились, что с детьми торопиться не будут, просто потому что еще не насладились друг другом. Ребенок встанет между ними, и уже не будет той свободы для тел и чувств, которой они жили последние два года, как только поженились. А потом, когда-нибудь, они обязательно родят девочку — белокурую и кудрявую, как Инга, и такую же музыкальную, как Леонид. И назовут ее… Удивительно, но сколько они ни пытались найти ей имя, оно не находилось — ускользало, не нравилось кому-то одному или обоим сразу. Они не огорчались, не спорили — пусть родится, имя придет само. Они вообще не ссорились. Не было повода, так им было уютно друг с другом и друг в друге, словно их души и тела были выпущены на свет в специальном комплекте, рассчитанном на второго, именно этого человека.
— А ведь мы могли и не встретиться... — шептала страшное предположение Инга. И от ужаса округляла глаза и хватала за руку Лёку, чтобы не исчез, не растворился прямо перед нею.
— Не могли, таких ошибок природа не допускает, — успокаивал ее Леонид, хотя сам холодел при мысли, что природа делает что хочет, не спрашивая ни у кого согласия. Или что нужно, по каким-то неведомым людям соображениям высшей целесообразности.

ВСЕ КАК ВСЕГДА
В тот раз все было и в самом деле, как обычно. Он коснулся губами ее глаз, потом шеи — почти у ключицы, где крошечная черная родинка, его любимица. Был уже исцелован каждый пальчик, Лёкина ладонь, сильная и нежная ладонь пианиста, ласкала грудь — то правую, то левую, то длинные пальцы легко обнимали сразу обе груди. Инга потянулась за заветным конвертиком, но Лёка показал рукой — не надо. Инга не стала возражать и приняла его, первый раз за все эти годы, незащищенным, горячим и властным, таким она его не знала.
— Да ты и вправду подобен льву, — шептала ему Инга, когда пришел покой.
— Не понял? — вскинул он брови.
— Имя твое Леонид — греческого происхождения, означает «подобный льву». Или «сын льва», — блеснула знаниями Инга.
Лёка заулыбался — мол, все правильно, — потянулся к ней, чтобы обнять... И исчез, растворился в густой темноте, которую уже начинало робко разбавлять близкое утро. Инга открыла глаза — на том месте, где мгновение назад лежал Лёка, раскинулось мощное тело Бориса. Тело вздымалось и опускалось в такт дыханию, нос то посвистывал, то похрапывал, превращая недавнее счастье в ненужную ей реальность. Впереди ее ждал долгий и холодный день без Лёки, как и все дни с того момента три года назад, когда на ее телефоне высветился незнакомый номер. Через полчаса все закрутилось, как в фильме ужасов: искореженное шальным водителем Лёкино тело, небрежно прикрытое простыней, засыпанное снегом кладбище, белое до голубизны лицо Лёкиной мамы, равнодушные удары мерзлой земли по гробу, люди в ресторане, что-то пустое говорившие о Лёке... Инга не плакала, ни слезинки, словно окаменела. Ей хотелось только одного — чтобы этот бездарный спектакль, к которому она не имеет отношения, поскорее закончился и она бы вернулась домой, где ее заждался Лёка. Спектакль закончился, она бросилась домой, но Лёки в нем не было. Вот тогда-то и потекли слезы.

ЗАВИДНЫЙ ЖЕНИХ
Инга понимала, что надо научиться жить без него, но у нее не получалось. Она переехала к родителям — легче не стало. Поменяла работу и не встречалась с подругами, чтобы никто не задавал вопросов и не успокаивал. Не помогло. Отвезла в их с Лёкой квартиру все его любимые платья, хотя и не надевала их ни разу с тех самых пор. Перекрасила и постригла волосы, перестала ходить в консерваторию, не звонила Лёкиной маме, хотя чувствовала себя предательницей, — он все равно не отпускал ее. Тогда Инга попросила руководство перевести ее в другой город, за тысячу километров от столицы — там открывался новый филиал. И уехала в надежде убежать от своей погибающей жизни.
Поначалу действительно стало легче — так много было работы. Да и устроиться на новом месте совсем непросто. Появился даже поклонник, этот самый Борис — голубоглазый гигант, заведовавший юридической службой в их филиале. Несколько раз сходили в бар, потом в ночной клуб, ресторан — во все те места, которые так не любил Лёка. Когда Борис первый раз попытался ее поцеловать, Инга вздрогнула и отстранилась — словно наваждение, между его губами и ее пролетел едва уловимый запах Лёкиных волос. Борис даже обиделся, еще бы — самый завидный жених в городе, и вдруг отказ. Инга поняла, что вторая его попытка может стать последней, а ей не хотелось терять Бориса. Он ей был нужен, просто необходим. Она хотела ребенка, ту самую девочку, родиться которой они с Лёкой не позволили. Если бы знать, что все так случится...
Инга хотела ребенка, как ничего и никогда в своей жизни не хотела. До спазмов в сердце, до судорог во всем теле, до слез, до крика отчаяния в пустоту, из которой у нее не получалось выбраться. А ребенок, маленькая девочка, спасет ее — Инга знала это точно. Борис не раз говорил ей, что мечтает о ребенке, что созрел для семьи, а все не встречается женщина, которую ему захотелось бы назвать женой. Вот если бы она согласилась… И она согласилась, но с одним условием — поживут сначала без штампа в паспорте, а там будет видно. Инга выговорила условие и ненавидела себя — вот так, цинично, использовать человека ей не приходилось. Ненавидела, но отказаться от надежды не могла.

НЕРВИЧЕСКАЯ ОСОБА
Они прожили с Борисом год, он не принес Инге радости. Она сравнивала Бориса с Лёкой, по всем статьям побеждал Борис — таких любят женщины, надежных и сильных, а она любила Лёку — хрупкого, ранимого, нежного. И думала о нем постоянно, время не лечило, даже не приносило облегчения. А потом Лёка стал приходить к Инге во сне, тихо, как делал это всегда. Она рассказывала ему о себе, расспрашивала, как ему живется в том далеком далеке, в которое он от нее ушел. Лёка смотрел на нее огромными карими глазами и ничего не говорил. Ложился рядом, на левый бок, чтобы правой свободной рукой мог обнять ее за плечи...
Инга просыпалась счастливой, как при жизни Лёки, но видела рядом Бориса — живого, здорового, готового заниматься сексом хоть сутки напролет. И ненавидела его за все его достоинства и особенно за то, что живой. Молча бежала в душ и поливалась холодной водой, пока не проходило бешенство. Готовила завтрак, щебетала дежурные слова и ждала, когда он уйдет, чтобы еще раз, закрыв глаза и отпустив суету, пережить встречу с Лёкой.
Что она беременна, Инга почувствовала в то же утро, когда Лёка отказался от латекса. И не ошиблась. Собрала вещи и сообщила Борису, что возвращается в столицу. Он не удивился, оказывается, и сам понял, что они поторопились и что она для него слишком нервическая особа. Девочка родилась маленькой, темноволосой, с длинными пальчиками, словно специально созданными для рояля. К трем годам ушла младенческая голубизна глаз, они стали бездонно-карими, почти без зрачков. 
Борис нагрянул без предупреждения.
— А я не знал, что у тебя дочь... — удивился он. — Как назвала? Сколько ей? Ты уверена, что она не моя дочь? Вылитая моя мама, и волосы, и глаза...
— Ее зовут Леонида, Лёка, — отчеканила Инга. — Она дочь льва.
— Чья дочь?! — вытаращил глаза Борис. — Надо же такое придумать — дочь льва... Все-таки ты сумасшедшая.
— Лучше безумие, чем пустота, поверь. — Инга с вызовом посмотрела на Бориса и поправила складки на прелестном серо-голубом платье — любимом платье мужа.