Спящая нимфа: эротический рассказ

БОРЩ ДЛЯ АКТЕРА

Звонок был долгий и требовательный, Маруся еще подумала — хозяйский. Вдруг Павлик, но он никогда так не звонил. На пороге стоял Актер, она узнала его сразу и даже испугалась — с чего бы это такой знаменитости звонить в ее дверь? Он и в квартиру вошел по-хозяйски, сразу заполонив все жизненное пространство их крошечной двушки. Павлик тоже вроде удался и ростом, и плечами, но он как-то вписывался в их жилище без ущерба для всего остального, а этот...
— Так есть хочется, — своим слегка придавленным голосом, который Марусе так нравился, когда звучал с экрана, что аж внизу живота схватывало и сладко разливалось по всему телу, сказал Актер. Разгладил пышные усы правой рукой, а левую протянул ей. — Покорми меня, а?
— Борщ будешь? — Маруся взяла его протянутую руку в свою, как будто делала это каждый день. Рука была большая, сильная — совсем как у Павлика, только холоднее и жестче.
— Маруся... — промурлыкал Актер, и она почувствовала, что коленки ее, не прикрытые коротеньким домашним халатиком, задрожали мелко-мелко и грудь, пышная и недоласканная, вдруг отяжелела.
Отставив пустую тарелку, Актер смачно вытер губы ладонью и опять по-хозяйски притянул ее к себе. На его коленях она почувствовала привычное удобство — и ее это не удивило. От его немолодых губ под жесткими усами пахло борщом, который она полдня стряпала для Павлика, и потому этот запах был ей родным и приятным.
— Маруся... — опять промурлыкал Актер и стал расстегивать ее халатик. Она не сопротивлялась, она уже давно была готова ко всему, что должно случиться в следующую минуту. Но тут он резко поднялся, поставил ее на пол и приказал: «Сама, сама, сама!» — как в ее любимом фильме про невозможную любовь. И стал расстегивать свою рубашку, стягивать брюки.
И такой, весь готовый к соитию, он был похож на Павлика, только лет на тридцать постарше, но все равно — хорош. Их супружеский диванчик показался Актеру игрушечным, и он нежно уложил Марусю на пол. Так, на стареньком бабушкином коврике, все и началось... Как именно, она не поняла, но в секунду напряглась вся, словно струна, и блаженство разлилось по ее телу. В этот-то момент Маруся и проснулась.

ЗАСЕКРЕЧЕННЫЕ ШИШКИ
Павлика рядом не было. Он не появлялся дома уже три дня. А перед этим тоже пропадал на работе несколько суток, потом заскочил на пару часов — перекусил, переоделся, поцеловал ее в щеку и исчез. Куда, почему — она не знала. Маруся встала и пошла в душ — она всегда принимала душ после их с Павликом любви. Павлик же чистюля ужасный, и она хотела ему нравиться — чтобы ни капельки, ни запашка на ней не осталось. Чтобы следующий раз, как первый. Но когда был следующий, она уже и забыла, да и первый выпадал все реже. Вся ее плоть, налившаяся к двадцати пяти годам соками, вожделела мужниного тела каждый день, каждый час. А его не было. И не в Марусиных силах было что-то изменить.
Они с Павликом учились в одном классе, целовались иногда, но большего Маруся не допускала — берегла себя для венца, да и не понимала, зачем это. Потом Павлик ушел в армию, и Маруся его ждала — честно и верно. Через год стала озадачиваться вопросом: и зачем блюла невинность? Сны стали сниться душные, беспокойные, но не конкретные какие-то, без начала и конца. Успокоения они не приносили, но в ощущении своей готовности к замужеству укрепляли. Когда вернулся Павлик, за два года в ВДВ ставший настоящим мужиком, сопротивляться не стала. Павлик даже испугался поначалу — откуда такие страсти в его скромнице? Но кто ж от них откажется в здравом уме и при гормональном благополучии, он и не отказался. Поженились, все честь по чести, Марусины родители подарили им квартирку. Живи, казалось, и радуйся, но боги, видно, позавидовали их счастью. Павлик искал работу и нашел — на хорошие деньги, но с ненормированным рабочим днем. Сам обрадовался, и Маруся за него тоже поначалу радовалась, но день оказался до такой степени ненормированным, что радость сменилась горем. Павлика, как отслужившего в десантных войсках, взяли в охранную компанию высокого пошиба. Кого он охранял, Павлик жене не говорил — не имел на то права. А она не имела права спрашивать, хотя изводилась от неизвестности и ревности. В фильмах, которые она смотрела все подряд и по всем каналам, охранники всякие поручения выполняли, и не все ей нравились применительно к Павлику.
Но не только любопытство и злая ревность лишали Марусю спокойного сна. Павлик пропадал на работе сутками, а она томилась без него невыносимо. Ни работа, ни телевизор и подруги не могли ей заменить Павлика, его ласковые руки, упругие мышцы и сладкий запах чуть ниже живота. Наступала ночь, Маруся ложилась в холостую постель и начинала плакать. И думать: какую такую шишку ее Павлик охраняет, если даже ей, законной жене, не может назвать имя? Представляла разных людей — всех знаменитостей, каких только видела по телевизору. Пыталась представить, какие они без телевизионных камер — злые, добрые? А какие в постели? Наплакавшись всласть и настрадавшись от неизвестности, засыпала — тяжело и тревожно. И вот тогда-то ей начали сниться эротические сны.

МИНИСТЕРСКИЕ ТРУСЫ
Первым приснился рыжий Политик, занявшийся потом то ли энергетикой, то ли какими-то технологиями. Уже после Маруси он женился на телеведущей, которая по ночам разным людям обидные вопросы задавала. На Марусин вкус был он отчаянно некрасив, но таилась в его крошечных желтых глазках такая хитринка, а в манере говорить такая завлекалка для женской сущности, что их ночная встреча ее обрадовала. А уж последующее соитие, с большой фантазией и толком Политиком проведенное, и вовсе на несколько дней успокоило Марусину плоть. Потом был Министр, похожий на породистого пса из старого английского замка, она в каком-то фильме такого видела. Марусе запомнились его трусы — белые, шелковистые. У нее самой из похожей ткани свадебное платье было, только подешевле на ощупь. Министр обещал увезти ее в дальние страны, но дело ограничилось сексом, хотя и незатейливым, но вполне качественным. После Министра навестил ее в ночных грезах Футболист. Футбол она никогда не смотрела, но он все время мельтешил в рекламе с бабушкиными чипсами. Молодой, горячий, как ее Павлик, и когда пришел главный момент, ради которого они и соединились, Футболист как закричит: «Го-о-л!» И у нее в тот же момент случилось точное попадание.
Маруся томилась своими ночными изменами Павлику и в те редкие ночи, когда они оказывались в одной постели, хотела рассказать ему всю правду, повиниться и попросить не оставлять ее так надолго. Но он сразу же засыпал сном человека, честно исполняющего долг. Ох, как Маруся в этом сомневалась!

НА ЗЕЛЕНОМ БЕРЕГУ
Пару недель назад Павлик пришел домой счастливый и даже с цветами и шампанским.
— Маруська, меня в должности повысили! Гуляем! — обнял и давай кружить по комнате, сшибая ее ногами стулья.
— И кого охранять будешь — теперь уж точно не скажешь? — спросила Маруся, потирая ушибленные места.
— Не скажу, но шишка такая — тебе и не снилось!
«Как знать», — подумала Маруся, определяя желтые хризантемы в розовую вазу.
Павлик поутру, на этот раз честно выполнив супружеский долг, умчался оберегать свою шишку, а Маруся приготовилась встречать гостя. И он пришел — следующей же ночью. Главный! Вблизи он был совсем не таким, как в телевизоре, — и повыше, и помоложе, и покурчавее. Он взял ее за руку и повел к лодке, сам сел за весла, и поплыли они к какому-то берегу. А там, на зеленом берегу, он раздел ее до самой наготы, погладил по груди, по бедрам, в шею поцеловал — пахло от него... мужиком. «А ты красивая», — сказал тихо, но так, что ей захотелось прижаться к нему всем своим разгоряченным телом, но она заробела как-то, смутилась. И не потому, что Главный, — она в своих снах про чины не думала. А потому, что все это время наблюдал за ними охранник, чем-то похожий на ее Павлика. А может, ей так показалось? Переборола Маруся свое смущение — пусть смотрит, раз у него работа такая, и завидует. И прижалась к Главному всей своей наготой, и он к ней, и было ей так с ним сладко, как ни с кем из его подчиненных.
А еще через пару недель, прожитых Марусей без Павлика и ночных гостей, она поняла, что беременна. Сперва растерялась: от кого? Потом посмеялась над своей глупостью и успокоилась. Больше ей сны не снились.