Трогательное письмо из Германии от 82-летней женщины об обиде на всю жизнь

Эта история приключилась летом сорок четвертого. Тогда немцев уже далеко отогнали от Москвы, и наш детский сад спокойно мог выехать на дачу, которую я помнила с довоенных времен.

Случилось так, что моя мама по поручению родительского комитета раза два или три за лето приезжала к нам проверяющей: смотрела, чисто ли убрано в помещениях, хорошо ли отмыты наши ноги и уши, соблюдает ли кухня рацион питания. Хотя, что там было соблюдать! Изо дня в день в обед на первое — сваренные на воде щи из кислой капусты, на второе — тушеная капуста, на третье — бледно-желтый чай со слабым привкусом сахара.
Зная наши рационы, моя грешная мама, используя служебное положение, привозила мне кулек с домашними пирожками. С той же кислой капустой, с картошкой. Отдавая мне кулек, мама строго говорила: «Когда будешь есть, обязательно угости ребят, которые рядом с тобой. Нельзя есть одной, когда другим тоже хочется». Я кивала, забирая пакет, однако своим восьмилетним умишком соображала: «Если начну угощать всех рядом, каждому на ползуба не хватит».
Чтобы решить проблему, я призвала на совет свою подругу Аллу. В моих глазах она была достойна всякого уважения. Во-первых, она была на год старше меня, ей было уже девять. Она всю зиму болела, и родители, подтянув ее по всем предметам, записали дочку сразу во второй класс. Второе Алкино достоинство проистекало из первого: у нее был чубчик.
Дело в том, что каждое лето перед выездом на дачу администрация сада требовала от родителей остригать детей налысо, чтобы не разводили вшей. Я любила свои волосы, потому по дороге в парикмахерскую вопила и отбивалась от мамы, как могла. Сердце мое рыдало, когда я видела в зеркале, как машинка парикмахерши прокладывает широкую белую дорогу ото лба к затылку в моих чудных волосах. Но Алке повезло. Учитывая, что она сразу пойдет во второй класс, ее родители добились разрешения сохранить ей на голове маленький чубчик, чтобы она не чувствовала себя ущербной среди школьных подруг. Я то и дело, вздыхая, останавливала на нем свой взор.
Видимо, соображение на троих закладывается в нас с молоком матери: на наши тайные пиршества мы с Алкой решили позвать третьего — Вову. В нашем саду он был заметной фигурой: уже окончил первый класс и перешел во второй. Его мама работала у нас нянечкой, по­этому администрация позволила ей в порядке исключения взять сына-школьника с собой на свежий воздух.
Гасла за окном долгая летняя заря. Спальная комната наполнялась сонным сопением. И мы втроем, как чертики из табакерки, откинув одеяла, сидели на своих брезентовых койках. Из тайного угла я достала кулек с пирожками.
Откуда взялся четвертый мальчик, сейчас не помню. То ли проснулся от нашего хихикания и шуршания, то ли выследил наши прежние пиры. Короче, ему тоже было разрешено запустить руку в наш кулек. Доедая пирожок, он деловито спросил: «Вов, а ты кого больше любишь, Алку или Иришку?» Вовка ответил сразу и на достойном дипломатическом уровне: «Я их обеих люблю: Алку — за красоту, Иришку — за доброту». Это был удар под дых. В свои восемь лет я очень хорошо понимала, что любовь за красоту и любовь за доброту — совершенно разные чувства. За доброту можно любить сестренку, бабушку, собаку в конце концов… За красоту сражаются на мечах, летают по небу, опускаются на дно морское. Зря, что ли, я к тому времени уже прочитала все сказки Пушкина?
Справедливости ради замечу, что, приглашая Вову на пирожки, мы с Алкой в мыслях не держали очаровывать его. Я — так точно.
Позвали его исключительно из уважения. И вот — такой пассаж!
Впервые в жизни я узнала, что боль наружная (от содранных об асфальт коленок) ничто по сравнению с этой, внутри тебя. Ни обманы подруг, ни подлости соседей, ни несправедливости начальников в дальнейшем по жизни не причинили мне того страдания, которое я испытала, узнав, что меня любят за пирожки. Что оставалось делать? Вцепиться Алке в ее жалкий чубчик? Отнять у Вовы недоеденный пирожок? Я не сделала ни того, ни другого. Сделала вид, что не слышала. Но я услышала...
Сегодня мне 82 года. У меня много свободного времени. Я листаю, не спеша, блокнот своей памяти.
...С тем молодым человеком мы столкнулись нос к носу в вестибюле станции метро «Добрынинская». Он спешил к эскалаторам, я — на выход. «Какой красивый….», — мимоходом подумала я. И очень удивилась, услышав за спиной: «Девушка, подождите!» Красавец догонял меня. Было утро. Я направлялась в кинотеатр «Буревестник», взять билеты на вечерний сеанс. Мы с мамой договорились вечером сходить в кино. Всю дорогу до кинотеатра он уговаривал меня познакомиться. Я делала вид, что его речи для меня не более чем жужжание мухи. Когда я стала подниматься по ступенькам, он обрадовался, расценив это как полученное наконец согласие: «Вот и прекрасно! Давайте сходим в кино». В почти пустом кассовом зале я демонстративно сунула деньги в окошко и объявила: «Два билета на двадцать ноль-ноль». Теперь он понял так, как я того хотела: у меня и без тебя есть с кем сходить в кино, вот даже сама билеты покупаю. Со злым торжеством я смотрела, как он понуро выходит на улицу. Потом спросила себя: «Ну и зачем ты это сделала? Ведь он тебе так понравился». Ответила: «Не знаю…. А, плевать! Все равно бы он меня бросил, такой красивый. Просто не успел меня разглядеть». Мне тогда было 35—36 лет.
Сейчас у меня ни мужа, ни детей, ни внуков. Ни о ком не болит душа.