Эротический рассказ. Что это было?

СЫН НЕ В ОТЦА
Что это было — тот чумовой роман с Павлом, перетекший в замужество, а потом в развод? На все про все ушло полтора года. А потом десять лет — мать-одиночка без образования, без профессии. Если бы не Пашкин отец, Семен Васильевич, главный в то время портретист всех советских вождей, они бы с Анютой по миру пошли. Когда Аня родилась, а Пашка потерялся в поисках безмятежной любви, Семен Васильевич приехал к ним, увешенный сумками и пакетами, разгрузился и произнес речь. Мол, ты, Ольга, не волнуйся — все заботы о тебе и ребенке беру на себя. Сын у меня непутевый. Ты у меня третья сноха и, думаю, не последняя. А внучка одна, так что владейте и этой квартирой, и всем имуществом, и содержание вам определяю из собственных гонораров. Хороший был мужик, и художник хороший, а что вождей рисовал, так за это платили щедро, выставки устраивали, премии давали. Если бы простых тружеников ваял, такого бы при жизни не дождался, а посмертным признанием сыт не будешь, чего лукавить. Пашка в отца только внешностью пошел — ни таланта, ни характера не унаследовал. 
Да, внешностью... Когда она его увидела первый раз, чуть не описалась от восторга — под два метра, плечи, шея, русые кудри, глаза синие, обалдеть можно. Ей — восемнадцать, ему — двадцать восемь. У нее за плечами один школьный платонический роман и первый курс института. А у него Строгановка и два официальных развода, не считая неофициальных. Его сексуальный опыт на лице читался, вот только она тогда такой грамоты не знала. Красиво ухаживал, с пониманием. Она таяла у него в руках, а он сажал ее себе на колени, за ушком целовал, грудь ласкал осторожненько, целомудренно и приговаривал:
— У нас с тобой будет настоящая первая брачная ночь — вот тогда ты и станешь моей женщиной, моей женой. Такое только раз случается, я хочу испытать этот восторг.

НЕ БОЙСЯ ЕГО
И вот гости разъехались. Павел взял ее за руку и повел в спальню — раньше он никогда ее в эту комнату не пускал. Роскошная комната, в бордовых тонах, как в борделе. Поставил посередине и начал медленно раздевать. Фату бросил в угол, молнию сзади расстегнул — платье соскользнуло на пол. Лифчик, трусики следом. И вот она стоит перед ним в одних туфельках на высоких каблуках, трепещет вся от предвкушения, от страха, а он скидывает свою одежду, и она вовсе чуть в обморок не грохается. Она же никогда голого мужика живьем не видела, а тут такое!..
— Не бойся его, тебе больно не будет. Вы обязательно подружитесь, — и кладет ее ладошку на огромного будущего друга. А пальчики у нее трепещут, бегут от его естества. 
 Пашка не соврал — больно ей не было. И не смутилась, когда увидела кровь на простыне, — он каждое пятнышко поцеловал и ее целовал, как богиню. Ох, сладострастник был! И ее на это дело подсадил. Настаивал, чтобы дома она всегда ходила голой. И сам, как только порог переступал, раздевался, шел в душ и больше никакой одежды не признавал. Такой у него был принцип:
— Мужчина и женщина, когда они одни, имеют право прикрыть свою наготу только в одном случае — если им холодно. Но и тогда есть выход... — укладывал ее в постель и накрывал своим телом. 
Такая жизнь просто мозг у нее вынесла. Она обо всем и обо всех забыла, превратилась на несколько месяцев в олицетворенную страсть. Даже пропустила месячные, а когда спохватилась и сказала Павлу, он не обрадовался.
— Беременность — это неэстетично. К тому же входить в лоно женщины и знать, что там уже кто-то есть... — он брезгливо поморщился. — Коммуналка какая-то. Но медицина на страже наших с тобой интересов. Сделают укол, а когда проснешься, все будет позади. И мы опять будем вдвоем, нам же никто не нужен?
— Не нужен, — согласилась она, цепенея от ужаса, что может лишиться своего самого большого друга.
НАДО КАК-ТО ЖИТЬ 
Она опоздала — ни один врач ни за какие деньги не согласился делать операцию. Павел, когда узнал, стал очевидно к ней остывать. Она бесилась, ненавидела этого ребенка, умоляла мужа не оставлять ее. Даже грозилась петлей. Он молча слушал, кривил губы, глядя на растущий живот, и все чаще пропадал неизвестно где. Когда пришло время, встретил из роддома, подарил букет роз, привез домой.
— Извини, это не для меня. Вот деньги, продукты на первое время — и прощай. Разведемся, когда позволит закон.
Даже на девочку не взглянул, положил ключи и закрыл за собой дверь. Как она это пережила, до сих пор удивляется. К дочери заставила себя подойти, когда та орала благим матом от голода и невнимания. Не проснулись в ней материнские чувства, винила девчонку, что отняла у нее любимого мужчину. Но надо было как-то жить, а как? 
Тут и появился Семен Васильевич. Через два года устроил Аню в ясли, а ее в редакцию крупной столичной газеты — секретаршей главного редактора. Какая тут жизнь началась! Мужики, да какие, толпами к ней на поклон ходили. Кто из-за кордона приезжал, дорогие подарки нес. Она не отказывалась. Волочились многие, домогались. Бывало, что уступала домогательствам, когда самой невтерпеж становилось — Пашка ее на всю оставшуюся жизнь распалил. Но все эти уступки после Пашки — как дачный бассейн после Красного моря. Но хоть так, а что было делать?
Потом пришел в их редакцию молодой журналист-международник Сергей. И довольно быстро начал за ней ухаживать. Не в постель тащил, а ухаживал, по-серьезному, вежливо. Хотя моложе был на шесть лет, позвал замуж — она согласилась. Дочку Сергею родила, не без ее хлопот перед главным редактором за границей прожили много лет. Она Аню с собой не взяла, с бабушкой — своей старенькой мамой — оставила. Анька так плакала, когда они уезжали, так с ними просилась, но Ольга сказала: «Нет!» Девочка сжалась вся от материных слов, повернулась и вышла из комнаты. А у нее даже сердце не екнуло в тот момент. Удивительное дело — дочка все-таки. Из-за границы подарки ей раза три присылала и, когда приезжали в отпуск, что-то дарила по мелочи. Иногда корила себя за холодность, но простить Пашку дочери не могла. А вот вторую свою девочку, Катюшку, любила без памяти. И Сережа ее любил, баловал. Дружно жили, как все на чужбине. Но в постели Сергей пацаном был по сравнению с Пашкой.

БЫЛА Б СЕМЬЯ
Когда вернулись в Москву, затрещали их отношения. Сережа, видно, посмотрел по сторонам и увидел, как много молодых женщин вокруг, а жена его уже подвяла. Разводились тяжело, со скандалами и дележом имущества через суд — страшно вспомнить. Катюшка всегда на стороне отца, хотя после развода с ней осталась — в их квартире, что купили после загранкомандировки. Сергей женился, ушел жить к молодой жене, но из их квартиры не выписался. Катюшка окончила институт, познакомилась с французом и решила переехать в Париж. Деньги понадобились, и она заявила матери, что продает свою и отца части квартиры. Сергей дочку поддержал. Размен был под стать разводу, со скандалами и взаимными обидами. Ей пришлось перебраться в однокомнатную хрущобу на пятом этаже без лифта. Катя уехала в Париж, даже не зашла проститься. Не звонила, не писала — словно и не было матери никогда. Тогда у нее и случился первый инфаркт. А следом, уже в больнице, второй. 
Первой к ней в палату пришла Аня. А ведь она о ней даже не вспоминала последние годы. И та о себе знать не давала, чувствовала, что не нужна матери. И вот! Она не знала, куда глаза деть, когда Аню увидела. Хотела объяснить что-то, прощения попросить, но Аня ей рот рукой закрыла — не надо, мама, все потом, сил набирайся.
...Ольга Михайловна не заметила, как стемнело. Зажгла торшер и тяжело поднялась из кресла. После больницы Аня перевезла ее к себе, в ту самую Семеном Васильевичем подаренную квартиру. Пора было готовить ужин, скоро Аня с мужем вернутся с работы. «Так вот зачем в мою жизнь Пашка залетал — чтобы у меня на старости лет была семья, дочка, — усмехнулась своей догадке Ольга Михайловна. — Чудны дела твои, Господи!»