Он сам пришел ко мне, я его не уводила

ИЗ ПЛЕНА
Так плохо ей не было никогда. Почти сутки назад, когда мама сообщила о смерти отца, мир для Тамары рухнул. Обвалилась, рассыпалась в прах ее надежда, что настоящие мужчины, рыцари без страха и упрека, существуют. Их больше нет, папа был последним. Тамара металась по квартире, пытаясь собрать мысли, и не могла. Одиночество сковало душу, мозг, мешало дышать, но видеть она никого не хотела. Это было только ее горе, и она не собиралась ни у кого просить утешения. Сестра уже уехала в Пензу помочь маме с похоронами, а ей все никак не удавалось собраться. Ходила из угла в угол в махровом халате бывшего мужа, закутавшись в плед, и не могла согреться.

Когда она поняла, что так зависима от отца? Да-да, в конце десятого класса, но скорее не поняла — почувствовала, что в рабстве у его любви к ней, его воли, его беспощадного авторитета. В семнадцать нужна свобода, она нужнее всего, потому что без нее можно прожить чужую жизнь. Сразу после выпускного Тамара уехала в Москву к старшей сестре. Поступила в педагогическое училище и тут же вышла замуж — за первого, кто протянул руку. Мама плакала. Папа не сказал ни слова.

Убежать удалось из Пензы, но не от папы. Это Тамара поняла быстро. Муж оказался таким же желторотым провинциалом-бунтарем, как и она сама. Для одной семьи это был перебор, да и не успели они собраться в семью. Разбежались: он вернулся в родной Томск, она осталась в съемной квартире. Мама опять плакала, отец молчал, хотя это из-за папы и не складывалась ее жизнь. Тамара всегда видела его глаза, даже когда лежала с мужем в постели, — папины глаза удивлялись. Когда разводилась, они смеялись над ней. И потом, после развода, когда целовалась с новым кавалером, папины серые глаза не одобряли ее выбор.

Такая жизнь. Двадцать семь уже, учит детей арифметике и письму, иногда балует тело и душу на занятиях йогой, праздники и выходные проводит с сестрой или ее друзьями. И с папой: он всегда с ней, даже если в Пензе и долго не звонит. Наваждение! А теперь его нет. Пустота рядом с ней, и в душе пустота, холодная страшная пустота.

КТО ЗВАЛ?
Она предупредила всех, чтобы не звонили, и отключила телефоны, а дверной звонок трещал и трещал — раз, два, десять... Придется открыть, чтобы замолчал, а то лопнут перепонки. Борис? Кто звал и зачем? Большой молчаливый дядька из общей компании — ни ближе, ни дальше. Примерный семьянин, отец троих детей, поглядывал на нее иногда дольше положенного, ну и что? Кто не поглядывает в веселой компании на одиноких молоденьких женщин, обожженных неудачным браком?
Не до приличий ей было, забралась с ногами в кресло, натянула на голову плед — и вдруг зарыдала, первый раз за сутки без папы. Слезы лились потоком, застилая мир, который ей вовсе не хотелось видеть. Слезы затекали в уши, спасая от звуков, — Тамара боялась, что Борис начнет говорить никчемные слова о сочувствии и необходимости жить дальше. Он ничего не говорил. Поднял ее вместе с пледом и перенес на диван. Осторожно распаковал кокон, в который она завернулась, снял с нее халат, ночную сорочку, из которой она так и не вылезла с ночи, и прижал к себе. Тамара продолжала рыдать, хотя и не сопротивлялась — не было сил, не было воли. Борис быстро снял свитер и прижал ее тоненькое тело к своей голой груди. Ей вдруг стало тепло, совсем тепло даже без одежды. И уютно, и спокойно, как в детстве, когда папа утешал ее в маленьких девчачьих бедах.

ХАРЕ КРИШНА
Тамара отвыкла от мужских рук, от большого сильного тела, накрывшего ее, словно заслоняя от горя. Хотя тут она лукавила: она ведь не знала никогда, как это бывает, когда ты и мужчина — одно целое, без коварных пустот, способных разорвать любой монолит.

Борис любил ее, словно читал индуистскую мантру: «Харе — Кришна, Харе — Кришна». «Позволь мне преданно служить Тебе», — говорилось в священной песне. Она позволяла, и он служил ей каждым движением, наполняя энергией, то ли взятой у себя самого, то ли у индийских богов. Ритм убыстрялся, становился настойчивее, обещая разорваться светом и радостью: «Харе-Рама, Харе-Рама». «ХареХаре-РамаРама» — подчиняли ее себе сакральные слова, заставляя забыть обо всем, кроме магического движения тел, исцеляющего душу. Был свет, и была радость. А папиных глаз не было. Потом она уснула, мгновенно провалившись в теплую темноту.

ТАК НАДО
Тамара проснулась от его взгляда. Никто еще на нее так не смотрел — может быть, папа в детстве, но все равно не так. Она уже было собралась задать вопрос, но Борис прикрыл ее губы ладонью.
— Не спрашивай ни о чем, просто поверь — так надо. И собирайся побыстрей, я уже заправил машину.
Всю дорогу они молчали. В Тамариной голове тяжело барахталась мысль: надо бы спросить, что все это значит. Но ее перебивали другие мысли — о маме, похоронах, о том, что папы больше нет. Сейчас только это было важно, а Борис — всего лишь дружеский жест. Он сегодня же вернется в Москву, к жене и детям.

Когда сестра увидела Бориса, подняла вопросительно брови.

— Так надо, — ответила, как завороженная, Тамара.
Все, что было потом, она помнила плохо. Запах валерьянки, которой без конца поили маму, совсем чужое папино лицо, гора грязной посуды после поминок — ей поручили ее вымыть, а она сразу разбила тарелку и порезала палец. Посуду вымыл Борис — споро так, будто делал это всю жизнь. После поминок он уехал в Москву. Тамара осталась до девятого дня.

СО ВТОРОГО ВЗГЛЯДА
Борис пришел в первый же вечер, как Тамара вернулась домой. С двумя белыми гвоздиками, бутылкой вина и огромным пакетом продуктов.
— Папа любил гвоздики, — прошептала Тамара скорее самой себе, чем Борису.
— Давай его помянем, — Борис выкладывал из пакета продукты, что-то оставляя на столе, что-то по-хозяйски убирая в холодильник. — И поедим наконец — я голодный...
— И поговорим. Хотя о чем? Ешь по-быстрому, что принес, и... тебя ждут, — Тамара хотела казаться непреклонной, на самом деле вовсе не желая, чтобы он уходил. — Нет, лучше клади все обратно в пакет — и домой. Детям пригодится.

Борис налил вина себе и Тамаре.
— Ты знаешь, что это такое — жить с нелюбимой женщиной? Спать с ней в одной постели? Завтракать, ужинать, ходить в гости, растить детей, когда нет ни одной точки соприкосновения? — Борис пил вино, не глядя на Тамару. — Пока не появилась ты, еще можно было мириться, а потом...
— Я? Где это я появилась? — изумилась Тамара. И вправду: за все время знакомства они сказали друг другу всего несколько слов.
— В моей жизни. И я понял, что всегда ждал именно тебя. Вот тогда стало невмоготу по-настоящему.
— А зачем женился, если не любил ее?
— Банально все, по молодости случается часто — она ждала ребенка, — Борис посмотрел прямо в глаза Тамаре так, что она вздрогнула, — столько в них было тоски.
— И что ты хочешь от меня? Мы же совсем чужие, а то, что было между нами...
— Не спеши. И не гони меня, — он обнял ее и опять посмотрел в глаза. — Это не всегда случается с первого взгляда. Иногда нужен второй и даже десятый. Мне уже сорок, жизнь проходит... Без тебя.

ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ СЕМЬЯ
Несколько раз ей звонила жена Бориса и кричала в трубку, что Тамара — дрянь, что отняла у детей отца. Тамара молча отключала звонок, потому что оправдываться ей было не в чем. Говорить, что он сам к ней пришел, глупо и пошло. Она очень боялась вспугнуть тихое счастье, которое поселилось в ее доме. Борис оказался прав — не всегда это случается с первого взгляда.

— Сегодня был суд, теперь я свободен и гол как сокол — оставил жене все, что она хотела, — однажды вечером весело сообщил ей Борис. — Предложить мне тебе нечего, кроме себя самого.
— И все-таки что-то не так в наших отношениях... Папа бы их не одобрил, — привычно вспомнила об отце Тамара.
— Ты на похоронах не обратила внимания на блондинку с мальчиком? — Борис с любопытством наблюдал за Тамарой. — Это вторая, так сказать, параллельная семья твоего папы.
— Врешь! — она готова была его ударить. — Ты специально, чтобы оправдаться!
— О ней знали все, кроме тебя. Тебя, младшенькую, берегли. А оправдываться мне не в чем. Так что — ты согласна?