Разве такая на меня посмотрит? Да ни за что! За Алей мужчины табунами ходили,
дрались из-за нее, вымаливали любовь, даже похитить пытались. Думаете, она играла со своими ухажерами, дразнила, желая увидеть кровь соперников? Ничего подобного. Не замечала она этой тигриной возни. Нежная, ласковая, чистая и святая. Такой я ее увидел и крепко полюбил. Дал же ей Бог красоты неописуемой, на родителей совсем не похожа. Они сами удивлялись, как у них такой редкий аленький цветочек появился. Увидел ее на свадьбе у общего приятеля и оглох, ослеп, голова кругом пошла, зазвенели колокольчики. Аж задохнулся, словно меня изнутри расперло безмерным счастьем. Ушли мы тогда вместе. Сели на берегу реки, она мне головку свою на плечо положила и замерла.
С того вечера стали мы одним целым. Я ее замуж позвал. Мои родители не обрадовались: «Ведьма она! Не бывает таких красивых! И уведут у тебя ее, уведут. Или сама загуляет — попутает ее бес. Не даю я своего материнского согласия, доведет она тебя до погибели, сынок, доведет». Но не была моя Аля картинкой бездушной. Живая она была, теплая, добрая.
За две недели до свадьбы меня жестоко избили. Понятно, за Алю, ее ухажеры — мои соперники. Хорошо еще до смерти не забили, а могли. На свадьбе ее чуть не украли. Я потерял покой, сон. Одолевали ревность, страх ее потерять. Жена утешала, давала клятвы: «Никто другой мне не нужен. Я твоя и только твоя». А мне и выпускать из дома ее неохота, и одну оставлять. В голове стучит: «Уведут, уведут, уведут».
И мать подзуживает: «А я тебе говорила! Вон, почернел весь, похудел».
Иногда полная дурь в голову приходила: облить кислотой Алю. Совсем чуть-чуть — с одного бока. Чтобы на висок попало и подпортило ее самую малость. В моих глазах она останется прежней, а чужие разбегутся, оставят ее в покое. Не решился, хотя баночку с какой-то дрянью припас.
А раз застал ее с другим. Это была не измена. Один бугай ее насильно прижал, своей хотел сделать. Я и сломался.
Не могу, не лютый же я зверь. Да и люблю ее.
Собрал вещи и ушел. Аля горько плакала вслед. Казалось, ее боль мне спину прожгла до самых костей, и пекло там, пекло.
Уехал я к другану за много километров. Жить стал с Люсей. Мужики смеялись: «С Люсей можно только ночью, когда и луна не светит». Я по зубам дал — заткнулись болтуны. Люся была безобразной от природы. А мне — так в самый раз. Ни с кем делить не надо даже мысленно. Она меня сильно любит и благодарна по гроб жизни — я у нее первый и единственный.
Родили с ней мальчишку. К счастью, в меня он пошел — ничего от матери в нем нет. Люся этому очень радуется. А Аля... Долго была одна. Красота ее не увяла, судя по письмам матери. Жила, жила, да и вышла замуж за писаного красавца. Под стать ей. Так и должно быть. Но иной раз сердце заноет. Встанет передо мной лицо любимой и стоит днями, ночами. Смотрит она на меня с болью, укором, а вокруг нее соленое озеро из слез. Не защитил нашу любовь от злых языков, поверил им и потерял Алю, Алечку, Алюсю, аленький цветочек свой.
А. Ч., Мордовия
дрались из-за нее, вымаливали любовь, даже похитить пытались. Думаете, она играла со своими ухажерами, дразнила, желая увидеть кровь соперников? Ничего подобного. Не замечала она этой тигриной возни. Нежная, ласковая, чистая и святая. Такой я ее увидел и крепко полюбил. Дал же ей Бог красоты неописуемой, на родителей совсем не похожа. Они сами удивлялись, как у них такой редкий аленький цветочек появился. Увидел ее на свадьбе у общего приятеля и оглох, ослеп, голова кругом пошла, зазвенели колокольчики. Аж задохнулся, словно меня изнутри расперло безмерным счастьем. Ушли мы тогда вместе. Сели на берегу реки, она мне головку свою на плечо положила и замерла.
С того вечера стали мы одним целым. Я ее замуж позвал. Мои родители не обрадовались: «Ведьма она! Не бывает таких красивых! И уведут у тебя ее, уведут. Или сама загуляет — попутает ее бес. Не даю я своего материнского согласия, доведет она тебя до погибели, сынок, доведет». Но не была моя Аля картинкой бездушной. Живая она была, теплая, добрая.
За две недели до свадьбы меня жестоко избили. Понятно, за Алю, ее ухажеры — мои соперники. Хорошо еще до смерти не забили, а могли. На свадьбе ее чуть не украли. Я потерял покой, сон. Одолевали ревность, страх ее потерять. Жена утешала, давала клятвы: «Никто другой мне не нужен. Я твоя и только твоя». А мне и выпускать из дома ее неохота, и одну оставлять. В голове стучит: «Уведут, уведут, уведут».
И мать подзуживает: «А я тебе говорила! Вон, почернел весь, похудел».
Иногда полная дурь в голову приходила: облить кислотой Алю. Совсем чуть-чуть — с одного бока. Чтобы на висок попало и подпортило ее самую малость. В моих глазах она останется прежней, а чужие разбегутся, оставят ее в покое. Не решился, хотя баночку с какой-то дрянью припас.
А раз застал ее с другим. Это была не измена. Один бугай ее насильно прижал, своей хотел сделать. Я и сломался.
Не могу, не лютый же я зверь. Да и люблю ее.
Собрал вещи и ушел. Аля горько плакала вслед. Казалось, ее боль мне спину прожгла до самых костей, и пекло там, пекло.
Уехал я к другану за много километров. Жить стал с Люсей. Мужики смеялись: «С Люсей можно только ночью, когда и луна не светит». Я по зубам дал — заткнулись болтуны. Люся была безобразной от природы. А мне — так в самый раз. Ни с кем делить не надо даже мысленно. Она меня сильно любит и благодарна по гроб жизни — я у нее первый и единственный.
Родили с ней мальчишку. К счастью, в меня он пошел — ничего от матери в нем нет. Люся этому очень радуется. А Аля... Долго была одна. Красота ее не увяла, судя по письмам матери. Жила, жила, да и вышла замуж за писаного красавца. Под стать ей. Так и должно быть. Но иной раз сердце заноет. Встанет передо мной лицо любимой и стоит днями, ночами. Смотрит она на меня с болью, укором, а вокруг нее соленое озеро из слез. Не защитил нашу любовь от злых языков, поверил им и потерял Алю, Алечку, Алюсю, аленький цветочек свой.
А. Ч., Мордовия
Напишите коментарий к материалу
Ваш email адрес не будет опубликован.*